Понятие факта, и мое отличие его понимания от Гуссерля, мною было рассмотрено соответственно в темах «Философия, как особая наука», «АПОДИКТИЧЕСКИЕ СУЖДЕНИЯ В СВЕТЕ ФАКТА», «Факт, и феноменология.». Синтезировать сказанное там о факте можно следующим образом:
1. Факт, так же, как идеализация, и абстрагирование – есть свершение мышления над природой, потому как в природе фактов нет, это в мышлении мы решаем, является тот или иной феномен фактом или нет.
2. Более конкретно: Факт- есть субъективное (интерсубъективное) представление о явлении ВЫСТУПАЮЩЕЕ, при использовании его субъектом в качестве доказательства истинности того или иного суждения об этом явлении (мысленном ли, материальном ли).
3. Т.е. факт есть свершение мышления в модусе значимости (достоверности), а не в способе данности. В том смысле, в котором, например, существование конкретного единичного и общего сущностного, могут быть ОДИНАКОВО фактичны- все зависит от принятия или непринятия достоверности этих фактов, а не в степени абстрагирования или конкретности. В общем-то самое главное в факте это то, чтобы, выражаясь языком логики- объем утверждения (состоящего из понятий) строго соответствовал содержанию этого утверждения- своеобразный (расширенный) закон обратного отношения между объёмом и содержанием понятия. Всякое несоответствие объема утверждаемого его содержанию– неистинно (не факт). В частности, превышение содержанию утверждения к относящемуся к нему объему - гуссерлевская эйдетика – суть спекуляция, и наоборот, занижение содержания утверждения его объему: суть позитивизм («голая эмпирия»).
4. По большому счету, факту, как свершению мышления в модусе значимости (и не только, достоверности), т.е. не только:
- как выразителю объективной, или интерсубъективной конкретной истины,
- но и в его субъективной значимости (т.е. в жизни каждого конкретного человека) -чужд момент четкой локализации в гуссерлевских регионах сознания, таких как восприятие (например, в минуты потрясения увиденного), или воспоминание об этом.
Однако, сфера его реализации, как факта, в значимости обмана (лжи)- достоверности- истины, находится исключительно в наших представлений о нем, как факте (конкретной истине).
5. Уже, исходя из подобной делокализации факта, как свершения мышления можно утверждать, что факт имеет собственное бытие в сознании, как субъективном, так и в интерсубъективном (изменяется (рождается, как ересь, умирает- как заблуждение, но существует- как истина) в течением времени), что верно как для обычного факта, так и для аподиктических истин (см.далее).
Таковым образом, рассматривая бытие факта в нашем мышлении мы будем рассматривать бытие истины. Вот так вот, утверждая очевидное использование факта как конкретной истины, я, тем самым, не только постулирую множественность конкретных истин, но и их изменчивость. Действительно- а какая истина уцелела, положим за 5000 лет?- «Солнце всходит на востоке»?- Не понял, о каком Солнце Вы говорите?- О газовом гиганте с термоядерными реакциями, или о Фебе- боге Солнца? Или «Париж- столица Франции»? Тысячи людей, живших в той области до 300 года н.э., назвали бы этот факт вымышленным: Лютеция была главным поселением кельтского племени паризиев…
«Дважды два= четыре»?- Так этот факт- измышления математиков, кичащихся иллюзией абстрагированности своей науки, которую, как справедливо заметил Гуссерль, «обошла реформа естествознания» Галилея, по той причине, что во времена Галилея:
«В установке геометра такая потребность (углубляться в вопросы аподиктической очевидности- прим.мое) отсутствует: ведь геометрия была изучена, были «поняты» ее понятия и положения, хорошо усвоены операциональные методы как способы обращения с получившими определенную дефиницию образованиями и надлежащего употребления наносимых на бумагу фигур («моделей»). Галилей был весьма далек от мысли, что геометрии как ветви универсального познания сущего (философии) когда-нибудь потребуется и даже станет в корне важно проблематизировать геометрическую очевидность, поставить вопрос о том, «как» она возникает» (Кризис…» Часть II, §9).
Заметили «поняты» - взято Гуссерлем в кавычки? Лишь в настоящее время мы подходим к настоящему пониманию математических очевидностей:
«Дальше у Лебега следует очень интересное рассуждение, которое нельзя не привести полностью. Он анализирует примеры ситуаций, когда арифметика не применима. “Мы утверждаем, например, что два и два будет четыре. Я наливаю две жидкости в один стакан и две жидкости – в другой, затем сливаю все в один сосуд. Будет ли он содержать четыре жидкости? “Это недобросовестно, ответите вы: это не арифметический вопрос.” Я сажаю в клетку пару животных, затем еще одну пару; сколько животных будет в клетке? “Ваша недобросовестность, скажете вы, еще более вопиюща, так как ответ зависит от породы животных: может случиться, что один зверь пожрет другого; нужно также знать, должно ли производить учет немедленно или через год, в течение которого животные могут издохнуть или дать приплод. В сущности вы говорите о совокупностях, про которые неизвестно, неизменны ли они, сохраняет ли каждый предмет совокупности свою индивидуальность и нет ли предметов, исчезающих или вновь появляющихся. “Но что означает сказанное вами, если не то, что возможность применения арифметики требует выполнения известных условий. Что же касается правила распознавания, приложима ли она, которое вы мне дали, то оно практически превосходно, но не имеет никакой теоретической ценности. Ваше правило сводится к утверждению, что арифметика применима тогда, когда она применима”[7].
Что же следует из этих примеров? Знаем ли мы условия применимости арифметики? Если под знанием понимать явное знание, т.е. некоторое правило, то оно, вероятно, будет звучать так: арифметика применима к таким совокупностям, элементы которых не взаимодействуют друг с другом, не изменяются, не исчезают и не возникают. Но это означает, что арифметика вообще нигде не применима, ибо таких совокупностей просто не существует. Если же речь идет о практических ситуациях, в которых мы по тем или иным соображениям можем пренебречь изменчивостью элементов, то многообразие таких ситуаций, очевидно, не поддается описанию, и в этом смысле “арифметика применима тогда, когда она применима”. Картина опять-таки очень напоминает то, что писал Н.Бор о понятии. И здесь тоже практическое применение теории находится в дополнительном отношении к попыткам ее точной формулировки» (philosophy.ru/iphras/library/phnauk4/ROZ.htm ).

Заметьте, я привожу примеры, на которые принято ссылаться в качестве иллюстраций существования абсолютных истин- так сказать: «упрямых фактов», которые, казалось бы в реальности «сжимаются в пространстве и времени при их подробном рассматривании в одну бесконечно малую точку». В действительности, они сжимаются… до способа существования (бытия?) человека, в рамках той или иной исторической эпохи (той или иной научной парадигмы). Т.е. они истинны, так сказать «в поле человеческой деятельности, и во время деятельности человека», которая протекает в относительно стабильных условий его существования (недаром, например Аверьянов Л.Я. называет фактом: «Факт  это синоним понятия "устойчивость"), без которых предвидение- определяющая функция мышления, а значит, и само мышление были бы бесполезны. Поэтому-то мышление в основном и направлено не на сам процесс существования, а на отклонения появляющиеся в протекании того, или иного процесса человеческого существования. Человеку, в общем-то свойственно не замечать постоянное содержание, его окружающее. Пример по теме:
«Интеллект как здоровье: когда он есть и когда он работает, его не замечаешь и о нем не думаешь, когда же его недостаточно и когда в его работе начинаются сбои, то нормальный ход жизни нарушается» (М.А. Холодная. Психология интеллекта: парадоксы исследования. Томск: Изд-во Том. Ун-та. Москва: Изд-во «Барс». 1997)

§ 4. «Анатомия» факта и истина
Факты принято делить на сам факт и на его интерпретацию. Обычно, это делают так:
«Таким образом, факт – это реально произошедшее событие, а вот интерпретация (или как еще говорят, трактовка) факта – это то, каким воспринимает этот факт человек. Это видение человеком этого факта. Или то, каким этот факт человек хочет предоставить» (www.hi-edu.ru/e-books/RedPodgotPeriodIzd/rper-i... ).

Но по сути, именно интерпретация отвечает на вопрос: «Что именно мы видим (слышим, ощущаем)». Поэтому, к примеру: «На улице пошел дождь», в этом смысле не сам факт, а все та же интерпретация его, отличие которой от обычно принимаемой, по сути, за комментарий к «факту»: «Идет дождь», интерпретации только в том, что никто эту «фактическую» интерпретацию не ставит под сомнение. Почему же этот «факт» настолько очевиден, что в нем никто не сомневается? Если подумать, то иного ответа, кроме: «Потому, что он ВСЕМ он дан одинаково НЕПОСРЕДСТВЕННО в ощущениях»- мы не получим. Я не буду останавливаться на вопросе об ОБМАНЕ нашего сознания нашими ощущениями, этот вопрос был исследован «вдоль и поперёк» в философии, от античных скептиков до Беркли и Юма. И лишь по необходимости буду обращаться к понятию апперцепции, потому как меня интересует несколько другой вопрос: а могут интерпретировать сами ощущения, то, что они ощущают, независимо от разума? То есть, поищу ответ на вопрос, а не являются ощущения, тем, что мы называем «самим фактом», без интерпретации его рассудком?
Да, в последнее время, настолько уделили внимания апперцепции: «Мы видим то, что ХОТИМ видеть», что как-то позабыли о перцепции, и приходиться лишь удивляться, как мы до сих пор не впали в массовый солипсизм. То есть, получается по факту, что именно перцепция, ВОПРЕКИ все возрастающему со временем значению апперцепции, все- же ЗАСТАВЛЯЕТ нас (наше сознание) видеть, не только «что мы ХОТИМ…».
В современных исследованиях психологии, перцепция рассматривается в качестве некоего фона «порога внимания» сознания:
«Под перцепцией мы будем понимать просто фактическое вхождение какого
либо содержания в сознание, под апперцепцией сосредоточение на нем внимания. Традиционно это ИНТЕРПРЕТИРУЕТСЯ так: перципируемые содержания, следовательно, сознаются всегда более или менее смутно, хотя всегда поднимаются над порогом сознания; апперципируемые содержания. напротив, сознаются ясно, они, выражаясь образно, поднимаются над более узким порогом внимания. Отношение же между обеими этими областями сознания заключается в том, что каждый раз, когда апперципируется известное изолированное содержание сознания, остальные, только перципируемые психические содержания исчезают (из сознания), как если бы их совсем не было (ЗАБЫВАЕТСЯ сознанием? – прим. мое); напротив, когда апперципируемое содержание связано с определенными перципируемыми содержаньями сознания, оно сливается с ними в одно цельное восприятие, границею которого будет лишь порог сознания (а не внимания)». (www.google.ru/url?sa=t&rct=j&q=&esrc=s&source=w... ).

Безусловно, это довольно условное разделение, а потому – искаженное. Первым делом, в нем не учитывается «скользящий» порог самих ощущений, которые по своей собственной сущности (психофизиологическим закономерностям) устроены так, что их чувствительности свойственна адаптация, вследствие которой не все содержание «какого- либо предмета» будет входить в сознание, априори. Также, благодаря сенсибилизации ощущений, содержание, входящее в сознание, уже, априори изначально искажено спецификой внутреннего функционирования комплекса ощущений и зависит от физиологических факторов, которые не обязательно осознаны. Кроме того, в ощущениях, как наиболее конкретных компонентах системы отражения человека, мир дан (как явление) человеку в перспективах. Т.е. тут я хочу подчеркнуть:
1. Что не все ВОЗМОЖНОЕ, даже НАЛИЧНОЕ (конкретное), содержание входит в сознание.
2. что искажения этого содержания, возникают не только «по вине» апперцепции, а следовательно, апперцепция играет не только «отрицательную роль» в адекватном восприятии мира, но и положительную функцию корректировки искажений, связную с функционированием ощущений.
3. Ощущения, (и- далее, чувства), имеют собственную систему функционирования, которая, как ЧАСТЬ общей психики человека, имеет относительную независимость своего существования от сознания, и их успешное взаимодействие зависит от СТЕПЕНИ ИНТЕГРИРОВАННОСТИ в одно целое- психику.
4. Собственная избирательность ощущений, искажающая воспринимаемое, должно восприниматься нами как свидетельство того, что и «НЕПОСРЕДСТВЕННО в ощущениях» нам не даны «факты».
То есть на свой вопрос: – «Могут ли интерпретировать сами ощущения»? Я отвечаю: «Да», в смысле: ощущения могут ПРЕДСТАВЛЯТЬ сознанию предметы ПО РАЗНОМУ. Т.Е, их «интерпретацией» будут разные ПРЕДСТАВЛЕННОСТИ предметов сознанию даже без искажения его апперцепцией. Важно, что «интерпретация» ощущений и восприятия: взята в кавычки, потому как собственно, то, что в настоящее время принято называть интерпретацией- и есть ВСЕЦЕЛО апперцепция: как выхождение «умным оком» за пределы данности явления предмета, а не естественные искажения этой данности «телесным оком».
Вывод: значит и ощущения, так сказать, «в чистом виде» не могут служить критерием факта, как истины. Но, здесь следует сделать важное замечание (которое будет использовано мной в дальнейшем: интерпретацию самих ощущений, вследствие необходимости физиологического характера, можно подвергнуть корреляции, и, как выясним позднее- она подвергается ЕСТЕСТВЕННОЙ корреляции, но искажаемой апперцепции). А значит фактом ВСЕЦЕЛО, по-прежнему, остаётся то, что мы ПРИНИМАЕМ за истину. Зададим сакраментальный вопрос- а что есть истина?

§ 5. Истина, очевидность и факт.
Из множества определений истины, чтобы быть последовательным, возьму за основу определение Хайдеггера, (самого талантливого ученика Гуссерля) данное им в его «О сущности истины». Кратко, это определение можно сформулировать так: Истина- это согласованность вещи и представления о ней, данная в их открытости друг к другу. А сущность истины – свобода, служащая условием возможности этого согласования.
Что тут основное? – «согласованность» МЕЖДУ. Т.е. истина суть ОТНОШЕНИЯ согласования между «вещью» и нашим представлением о ней, содержащимися в нашем высказывании (как в виде действия- Хайдеггер) о ней. Соответственно ВНЕ этих отношений- истины НЕТ.
Что ещё Важное?- открытость вещи и представления друг другу. Со стороны человека понятие открытости понятно, и вырождается в желании: «Я ХОЧУ понять (знать, уметь, овладеть)». А что есть открытость со стороны «вещи»? Вещь раскрывает свои свойства в той или иной СРЕДЕ, а при познании этой вещи, её среда включает в себя человека познающего (например: эксперимент). Естественно, исходя из определения истины, как отношения, исключить человека из среды вещи, нельзя. Но тут есть и ещё один важный нюанс- человек сам формирует среды своего обитания- техногенную, более обще- антропную. Следовательно, и среда раскрытия вещи- будет техногенная, или точнее- антропная, т.е. в разной значимости: субъективная. Я уже предлагал к рассмотрению ряд субъективации и объективации этой среды philosophystorm.org/tsarev_pavel/1967#comment-1... , повторюсь с некоторыми уточнениями. Посмотрим на этот схематический ряд роста субъективной среды, определяющийся естественным обращением сознания на себя. Здесь нам поможет понятие адверсий мышления, как «поворотов» мышления на себя, которые как раз и помогают обнаружить меру субъективности (подробнее об адверсии см.: phenomen.ru/forum/index.php?showtopic=1092&hl=# )
«Разве на продуктах нашего труда, которые являются нашей СРЕДОЙ обитания, не лежат отпечатки нашего разума, которые он отражает?- «завернем» адверсию дальше. Разве орудия труда не являются элементами нашего БЫТИЯ? Ведь, практически, все, что мы делаем, мы делаем посредством их, посредством их мы СУЩЕСТВУЕМ, как люди. Еще дальше: разве МЕТОД СОЗДАНИЯ чего либо – не начало распредмечивания мысли («операционные замысел»?) Да, она еще находиться в «оковах законов», по которым можно или НЕЛЬЗЯ сделать то или это независимо от его желания, Мышление, тем самым «отчуждено» от человека. Причем, как в «материальном плане», так и духовном- (типа: «так нужно делать, потому что так все делают, потому что в детстве меня научили, мне внушили, что так делать и думать можно, а так – нет»). Но В ТО ЖЕ ВРЕМЯ – оно, суть ЕГО мышление. Вот, как раз, потому, что оно его мышление, но ОТЧУЖДЕНО ОТ НЕГО, оно и может быть «зеркалом», рефлексией в которой отражается СВОЕ же мышление, но О СЕБЕ. И в этом отражении о Мире «вовне», можно выносить суждение о себе, вопреки утверждению Сартра: «об отражающем сознании – я стыжусь его, я горжусь им, я его ХОЧУ, я его ощущаю и т.д.», ибо хотя оно: «о другом», а не о себе, хотя оно опосредовано, ОТЧУЖДЕНО от меня, в своем «объективном ДЛЯ СЕБЯ сознании» о «другом», но оно- МОЕ, также как и мышление О СЕБЕ (САМОсознание), а значит: взаимосвязано, формируя ОДНО целостное сознание, причем, в сознании о другом находят свое отражение как самосознание своего тела, так и самосознание своего духа, а это существенно разные вещи (сознания «ХОЧУ»- я ошибаюсь, я стыжусь, я горжусь). Вот эти «два» сознания- отчужденное (натурфилософское- образ человека в опосредуемых «связях»представляемого им мира), и сознание, осознающее это отчужденное сознание, как свое) вступают в поочередную инверсионную (обратимую) рефлексию между собой. Дабы определить тождественен ли, и как «включён» в этот Мир человек- что МОЖЕТ, а что- нет он ИЗМЕНИТЬ в этом МИРЕ. Но при этой рефлексии человек ИЗМЕНЯЕТСЯ и САМ, меняются его цели и задачи. Поэтому зря в этом опосредованном дуализме Сартр «пугает» нас бесконечностью субъектов, познающих субъекта. Есть только один субъект, который познавая мир ИЗМЕНЯЕТСЯ САМ, и начинает познание мира сызнова, с новой, если угодно, «более мудрой рефлексии: «плавающей точки равновесия» между собой и миром. Меняя смысл и цели свои и мира. Каждый член этого ряда субъективации по своему ОДИССЕЯ бытия человека в чем-то истинен, но я, как и полагается в философии, ищу НАИБОЛЕЕ достоверный, факт, который бы служил исходной посылкой всей остальной цепочке истинных рассуждений о мире и о себе. Может, обратиться в поисках этого факта к науке, нацеленной в бесконечность, за горизонт пространства и времени, стремящейся при этом всеми способами изгнать из знаний о природе все субъективное?.. Но, исходя из определения истины, как отношения субъективного представления к самой вещи- так сказать, в «идеальной» науке истины НЕТ (Самый, пожалуй древний из науки (формальной логике), пример: «Другими словами, в формальной логике вопрос «Ложны или истинны высказывания в данной аргументации?» менее важен, чем вопрос «Правильно ли сделан вывод в данной аргументации?» www.elitarium.ru/2008/12/24/osnovy_logiki_argum...
Но на самом же деле, РЕАЛЬНАЯ наука, конечно, насквозь «пропитана» субъектом, которого пытается избежать: «Уже в традиционном определении науки как производства знаний, заложена неистребимая субъективность, присущая любой науке, ибо любое производство изначально содержит и даже определяется субъективным фактором. Более того, наука – духовное производство знаний, а «…знания не существуют в отрыве от сознания, они составляют содержание сознания. Сознание же, в свою очередь, неотъемлемая черта сущности человека. Потому-то производство знаний – это ещё и производство человека, как наделённого сознанием существа» (Семёнов Е.В. Огонь и пепел науки. Новосиб. 1990. С.8) ( ПОДРОБНОСТИ: www.diary.ru/~tsarevpp/) ). Отсюда вывод: современная наука в своём ложном стремлении изгнать субъекта из системы знаний- не может быть истинной – ибо бесчеловечна, и должна будет подвергнута существенной коррекции, чтобы стать наукой об истине.
Тогда, быть может философия?- Как наука о субъективном? Совершить вслед за Гуссерлем эпохе, абстрагироваться, отрешиться от внешнего мира, и сосредоточить свою апперцепцию на нашем внутреннем мире? Но, тем самым, мы также отречёмся все оттого же отношения соответствия между субъективным представлением и самой вещью. Тогда, может, истину следует искать в практике- этом спасательном круге в бесконечном море непознанного? Но он, обрастая круговой логикой, как кораллами, со временем практика начинает тянуть на дно, не давая заглянуть за его границы. Праксис – великая сила, но стоит ли её преувеличивать? Как говорится, лошадь десять тысяч лет трудилась рядом и под управлением человека разумного, однако разума не нажила.
1. Во-первых, я не утверждаю, что «вещь» не существует, мы своими ощущениями по необходимости, данной любому животному, в пределах их рецепции, довольно точно отражаем и форму, и звуки, и тактильные ощущения, собственно, то же касается и эмоций. Ведь все дело- в разумности, т.е. в способности выйти за пределы конкретной ситуации, или преобразовать её. Последнее и будем рассматривать как функцию практики.
2. Отсюда – вопрос: Как мы будем преобразовывать?- Исходя из действительности, или наших представлений о ней (в том числе – и о представлении о своем ПРЕДЫДУЩЕМ ОПЫТЕ?) – Как о том свидетельствует наша практика – из представлений.
3. Далее, положим: не получается. Мы интерпретируем этот опыт? – Исходя из чего? – Из наших представлений о том, ПОЧЕМУ? Почему – стена не рушиться? – Может- слабо головой о неё бьемся?- КАК выйти за пределы конкретной ситуации?
- По научному: создатель вечного двигателя – фанат?... А постановление Парижской академии: камни с неба не падают- научны?. Или, например, граф Румфорд поставил три решающих эксперимента, опровергающих существование теплорода. В них он доказал, что:
а) теплород не имеет веса;
б) механическая работа при помощи трения может производить, по-видимому, неограниченное количество теплоты (опровержение закона сохранения теплорода);
в) существует движение атомов, благодаря которому происходит перемешивание (путём диффузии) раствора и чистого растворителя.
Но теория теплорода устояла… Что же касается искажения, подтасовки фактов под теорию – я уж не говорю о калорике (этом «Протии» научного мира ХУIII в.) или мировом эфире. Я вспоминаю химическую (чисто научную) теорию Вант-Гоффа. В связи с тем, что множество химических реакций не совпадали с его моделями их протекания, большая часть классической книги Вант-Гоффа – «Очерки о химической динамике» оказалась посвящённой разбору мифических «возмущающих действий», которые, якобы, искажали явления…- таких примеров, иллюстрирующих изобретательность мышления ради сохранения «научного факта», объясняющего несоответствие эксперимента реальности, при которых этот «факт» устоял – море. Так может мы слабо стучимся головой о стенку? Или все ученые- фанаты?
Так, что, и значение практики в деле познания мира слишком преувеличено: мы ПРИВЫКЛИ считать себя разумными, по большей части потому, что в течение тысячелетий создали себе относительно стабильную среду обитания, сделай её абсурдной (Кафка) – и увидишь в действительности меру разума, так сказать «по факту», а не «по своему муравейнику». Так что же делать?... Что делает тропинку действительной?- побольше по ней ходить… сделать себя странником в своем мире бытия…Я думаю… Ведь тогда и наши представления об абсурде будут меняться. Абсурд потому и абсурд, что не имеет устоявшейся связи с нашим бытием, «не протоптана еще тропинка». Вся природа, вне нашего бытия, не являющаяся условием нашего существования- абсурд... Потому, что сама по себе неразумная Природа не имеет смысла… Придаем его ей – мы. Но значит ли это, что мы можем лишь безгранично расширять границы «нашего муравейника»?... Мысль ограничивается только мыслью, смысл- смыслом… Значит, человеческая мысль может ограничить – нечеловеческая мысль… Какая она будет?.. Также – антропоморфная, или абсурдная ДЛЯ НАС?- Все зависит от условий ее возникновения… Одно, очевидно, как сказал бы Странник: «Как можно преувеличить то (практику), до чего обычно не доходят своим сознанием?».
Да, в практике есть отношение между «вещью» и нашим представлением о ней, но не непросто истина, а явленная нам истина, и явленная нам в пене конкретных истин нашего бытия, распадающейся, тающей на берегу привносимого в неё смысла, в песке заблуждений. Поэтому, решает, что в практике истинно- сам человек, на основании своего решения: что истинно в «свершении разума» (верификации полученных им представлений на истинность- т.е. того, что принимается им ЗА ФАКТЫ), благодаря наличествующей в нем свободы выбора конкретности этих истин.
Где же выход из этого тупика? Где искать истину? Пока ясно только одно: поскольку, что истинно, а что- нет, решает, все-таки человек, то и истина должна находиться не между человеком и его практикой, а в нем самом. Человек не только «мера всех вещей», но и мера истины. Родина истины- сознание. Но, если родина истины – сознание, а факт- свершения сознания в модусах достоверности, то, собственно и истину следует искать в фактах. Однако ранее мы выяснили, что факты, как собственно конкретные истины, сами по себе сжимаются… до способа существования человека, определяемого сознанием.
Истинность фактов ограничена бытием человека, так сказать, ограничена ЦЕЛЬНЫМ бытием, то есть, не локализирована ни в «чистом сознании» в свершенном «эпохе» Гуссерля, ни в практике, ни в «умозрении» о мироздании, основанном на этой практике. У Гуссерля, же, из-за его отрицательного отношения к факту, главным образом потому что факт в его понимании- нечто сугубо конкретное, не способное выйти самостоятельно за свои границы (хотя, на самом деле: это лишь способ рассмотрения того или иного события, выступающего содержимым этого факта- см. Факт, и феноменология (phenomen.ru/forum/index.php?showtopic=1114 ), место истины занимает иерархия усовершенствуемых (в частности- уточненных) очевидностей, на вершине которой аподиктическая очевидность:
«На нынешней вводной ступени философского размышления мы имеем безбрежную бесконечность донаучных опытов, очевидностей — более или менее совершенных. Несовершенство означает при этом, как правило, неполноту, односторонность, относительную неясность, неотчетливость данности самих вещей или связанных с ним обстоятельств, означает, таким образом, обремененность опыта компонентами ненаполненных полаганий, предшествующих и сопутствующих. Совершенствование осуществляется тогда как синтетическое продвижение согласованных между собой опытов, в ходе которого эти сопутствующие полагания достигают действительного наполняющего их опыта… Любая очевидность есть схватывание самого сущего или так сущего в модусе «оно само» при полной достоверности его бытия, исключающей, таким образом, всякое сомнение. Но этим еще не исключается возможность того, что очевидное станет сомнительным позднее, что бытие окажется видимостью, — и чувственный опыт поставляет нам такие примеры. Эта открытая возможность утраты несомненности или возможность небытия вопреки очевидности всегда может быть заранее познана посредством критической рефлексии над тем, насколько успешно работает эта очевидность. Аподиктическая же очевидность обладает той замечательной особенностью, что она не только вообще удостоверяет бытие очевидных в ней вещей или связанных с ними обстоятельств, но одновременно посредством критической рефлексии раскрывается как простая немыслимость их небытия; что она, таким образом, заранее исключает, как беспредметное, любое сомнение, какое только может возникнуть» (Эдмунд Гуссерль. КАРТЕЗИАНСКИЕ РАЗМЫШЛЕНИЯ).
Чем же отличаются между собой очевидности и факты, если отбросить предвзятое мнение Гуссерля о сугубо конкретности фактов, а рассматривать их как «конкретную УНИВЕРСАЛЬНОСТЬ»? Собственно, в русле феноменологии Гуссерля искомое различие можно сформулировать так: если очевидность- это непосредственно данная сознанию истина, в своей простой соотнесенности субъект-объект. Т.е., так сказать, ДОРЕФЛЕКСИВНАЯ данность очевидности сознанию, то факты- это истина опосредованная рефлективной соотнесенностью субъект-объекта. Это легко понять,
-если в качестве очевидности, как-то утверждает Гуссерль, принять «само по себе разумеющееся», наполняющее жизненный мир, т.е. настолько очевидное, что над ним нет смысла размышлять (проявлять активность субъекта)- субъект пребывает в очевидности латентный, и поэтому неотделен от объекта),
-а в качестве факта: НАУЧНЫЙ факт, т.е. такой факт, в котором субъект СОЗНАТЕЛЬНО «удален» из «ОБЪЕКТИВНО» полученной истины.
Но чтобы его удалить- его нужно выявить, отрефлектировать, чем, как сказано было выше, наука активно и занимается, заменяя выявленную субъективность ощущений, например, объективными приборами и методикой измерений объектов, заменяя чистое субъективное умозрение: экспериментом и т.д. а выявить эту субъективность и лимитировать ее можно только, ЕСЛИ провести РЕФЛЕКСИЮ себя, своего присутствия в опыте.
Если же не лимитировать его (как в НАУЧНОМ факте), а скоррелировать своё представление о вещи, в субъективной среде бытия человека или в спланированном и поставленном человеком эксперименте, то мы получим ФИЛОСОФСКИЙ факт. И в этом философском факте о какой-то ситуации сохраняется главное условие существования истины: наличие реальных отношений между субъектом и вещью а, следовательно, и появляется проблема их согласования. Факт как явление, в котором присутствие субъекта не лимитировано, а отрефлектировано по этой причине - уже не может быть научным фактом. Он выступает в роли философского факта, описывающего определенный аспект бытия человека. То есть, в философском факте положена равнозначность: «Человек познает сам себя только в той мере, в какой он познает мир» (Гете), и наоборот: Человек познает мир только в той мере, в какой познает сам себя. Собственно этим герменевтическим кругом и можно, наверное, обозначить круг существования истины.
Обычно под статусом философского факта принимается факт, имеющий признак категории, т.е. всеобщности. Для меня же главное в философском факте, как можно понять из вышесказанного, является выявленное отрефлектированного соотношения субъективного и объективного. Собственно всеобщность в иных планах не имеет значения. Имеет значение лишь уникальность и необходимость этого факта в системе философских фактов для составления ясной картины этого соотношения. Действительно, философские категории, по определению: наиболее общие категории, и потому не могут иметь классического определения через более общее понятие. Но их количество за время существования философии возросло до просто неприличного множества, и если их не определять одну через другую, то в философии воцариться хаос, что, собственно и произошло с МЛФ, разрушившей гениальную попытку Гегеля представить философские категории, как выводимые в одной системе, до существования триад. Что до «просто» всеобщности категорий, то в философии непоправимый урон их «престижу» в этом плане нанес сам Гуссерль, выделив «регионы категорий». Так что по-иному толковать философские категории, кроме как их уникальность и необходимость в системе общей картины соотношения субъективного и объективного- просто нельзя. Философский же факт, по отношению к философским категориям- это КОНКРЕТИЗАЦИЯ философский категорий. Причем (забегая вперед) учитывая плюрализм философии, можно утверждать, что, в принципе- ЛЮБОЙ философский факт, может быть поставлен во «главе философии», в качестве «неразвитой» (нераскрытой) категории.
Итак, я установил, что факт состоит не из «самого факта» и его интерпретации, а из двух причудливо переплетающихся, и не всегда выделенных (разделенных) составляющих- субъективной и объективной сторон при этом существующих в сознании и на почве сознания. Сознание, можно сказать- регенерирует в себе факт, причем, чем меньше в нем объективной составляющей, тем больше СВОБОДНОЙ (неотрефлектированной) субъективной составляющей, своей активностью (Хочу) формирующей этот факт (как представление). Но если именно сознание генерирует факт, то почему он- «упрямый»? Почему за ним закрепилась только объективная сторона?
Вспомним, что, кроме отрефлектированной (и отброшенной наукой) субъективной стороны и «возделанной», ухоженной той же наукой объективной стороны у того же научного факта есть неразделенная на субъективное и объективное, «материнская» часть а именно то, что в системе Гуссерля носит наименование- «очевидностей», где очевидное положено как простая соотнесенность субъективного и объективного в одном данном непосредственно акте, типа : «я вижу нечто», где, в общем-то фактичным (т.е.- несомненным является и то (что «я вижу»), и другое («нечто»), причем, взятом в модусе несомненности (истинности)- этот «факт» неразделим. Как я могу сомневаться в том, что я вижу (и пока я вижу) ясно и отчетливо, в то, что ДЛЯ МЕНЯ: ОЧЕвидно?- В любом типе восприятия (будь-то зрение (телесное око) или УМОзрение).