То или иное положение считается доказанным, если обоснована его истинность. Что это значит?
Это, прежде всего, значит то, что установлено тождество между данным положением и реальностью, которую оно призвано отражать. Но сразу возникает вопрос: чьей реальностью, ибо реальности каждого индивидуума различны? Однако, согласно законам диалектики и формальной логики различие реальностей устанавливается на основании подразумевающегося между ними тождества. Следовательно, доказательство включает в себя не только установление тождественности между данным положением и реальностью, которую оно отражает (имманентный признак истинности), но и между различными реальностями тех, для кого это доказательство предназначено (одно дело доказать истинность того или иного положения себе, иное – доказать это другому человеку). И это очень важно, причём, не только в аспекте признанного критерия истинности (охватывая реальности существования других людей, та или иная теория, то или иное положение выходят из рамок субъективизма, объективизируются, становятся независимыми от мышления человека, создавшего эту теорию (высказавшему именно это положение)), но и как способ самореализации субъекта, как субъекта науки. Т.е. в стремлении что-либо доказать другому человеку проявляется желание утвердить собственный смысл существования человека не только как существа разумного, но и как существа социального. Убедить себя – ещё не значит, что ты достиг какой – либо истины. Важно, чтобы с тобой согласились. Потребность в согласии, гармонии своего существования с существованием остальных людей очень велика – и с этим необходимо считаться. Расхождение во мнениях порождает конфликты, затрудняет существование и т.д. вплоть до объявления этого человека безумцем, как например, Р. Майера, или еретиком, как например, Дж. Бруно. Жить согласно своей реальности в обществе спокойно можно лишь тогда, когда общество согласно считать основания твоей реальности имеющими право на существование в действительности, будь то юридические, гражданские, богословские или научные. И с этим необходимо считаться, если предпочитаешь оставаться именно в своей реальности.
Доказательство считается истинным не только при совпадении положения и аргументов, приводимых в качестве доказательства, если то и другое тождественно реальности реципиента спора. Причём, совершенно очевидно, что и само положение и аргументы должны быть приняты за истинные в одном и том же фрагменте реальности реципиента (например, во фрагменте физической или фрагменте философской реальности). Если привлекать аргументы из различных относительно самостоятельных фрагментов реальности, они могут быть приняты за ложные или как малозначащие в рамках истинности и ложности. Отсюда можно сделать важный вывод: доказательство истинности того или иного положения действительно (или – значимо) только для тех индивидуумов, у которых существенно совпадают (тождественны) реальности их существования, в рамках которых протекает процесс актуализации того или иного положения, теории. Исходя из сказанного, я при доказательстве истинности моей дефиниции идеального следовал следующим конкретным правилам, которые, в свою очередь, я привожу для обоснования тезиса о необходимости учитывать при доказательстве не только тожество собственной реальности существования, но и реальностей существования других субъектов познающего разума.
§ 1. Ссылка на источник.
Собственно этот параграф посвящён упрёку А. Шарова по поводу многоцитатности моей статьи. Какую цель при цитировании я при этом преследовал, и как я собирался её достигнуть? Цель – ясна. Ссылка на источник, прежде всего, нужна мне для объективизации нашего доказательства.
Если брать моё цитирование в полномобъёме, то по содержанию цитаты, приводимые мною, можно разбить на два класса:
1) цитаты, в которых подтверждается какой-либо тезис (в конкретном случае: идеальное – субъективная реальность);
б) цитаты, опровергающие этот тезис и подтверждающие другой (мой субъективный): идеальное суть потенциальная природа существующего.
Вполне логично, что реальным мой тезис становится только при столкнгвении двух идеальностей. Конкретизируем понятие идеальности данных тезисов. Идеальность данных тезисов не означает полного отсутствия в них реального для мышления. Так, отталкиваясь от собственного смысла идеального, как сознания в философском аспекте, я это понятие противопоставляю понятию материи, нахожу его содержание в МЛФ и испытываю его в действии (исследую отношение материи и идеального). Здесь понятие идеального остаётся реальным для меня, ибо формирует моё мышление, мои иные понятия, связанные с проблемой идеального, наконец, мою логику в процессе отождествления чужой реальности с моей. Приводя при этом цитаты, подтверждающие собственный смысл понятия идеального, как субъективной реальности, я, тем самым, указываю на реальность существования подобного смысла, выдаваемого за собственный, в МЛФ, но само существование этого смысла в МЛФ остаётся идеальным, ибо ему не противоречит, с ним не сопоставляется какой-либо иной смысл идеального. Его нет в МЛФ, поэтому глупо было бы искать реальность того, чего нет там, где его нет. Понятие идеального, как чего-либо другого в МЛФ, кроме субъективной реальности или сознания (что – ни одно и то же, но выдаваемое в МЛФ за одно и то же) единственно, и потому – идеально. Но… Оно в системе категорий МЛФ функционирует (как сознание или часть сознания), воздействует согласно собственному смыслу (почти синонимичному собственному смыслу понятия сознания) – и потому реально. Множественность цитат (да, в принципе, их и не так уж много) различных авторов вплоть до творцов МЛФ показывает и раскрывает читателю тождественность:
1) реальностей этих авторов относительно понятие идеального (и реального);
2) самого понятия общей категориальной структуре МЛФ. Т.е. понятие идеального потому и реально, что значимо в МЛФ.
Таким образом, цитатами я подтверждаю реальность существования категории идеального в собственном смысле как субъективной реальности, в идеальном для МЛФ плане (если бы я этого не сделал – вполне можно было утверждать, что я со своим определением идеального ломлюсь в открытую дверь, или воюю с «фантомами моего разгорячённого рассудка»).
Реальность же иного собственного смысла идеального я обнаруживаю:
1) в нефилософском употреблении этого понятия (из нефилософского фрагмента общепринятой реальности – об этом позже);
2) в истории философии, в частности, при обращении к гегелевскому философскому наследию. Цитируя Гегеля, или, взять более широко, любого автора в подтверждение своей мысли, я, тем самым, объективизирую свою идею иного понимания идеального именно в философском фрагменте общепринятой реальности. Я воспринимаю такого автора в качестве единомышленника по этой проблеме. Возражая мне, предполагаемые оппоненты будут volens – nolens возражать и опровергать и аргументы моего единомышленника, которые он приводит в точке тождества наших с ним реальностей по данной проблеме (надо лишь обозначить это тождество).
По поводу весомости цитирования можно высказать сомнение. Действительно, во-первых, времена Magister dixit в качестве последнего, решающего аргумента, давно прошли. Но, так ли это? До последнего времени в МЛФ ссылка на основоположника этого направления философии по тому или иному рассматриваемому вопросу считались чуть ли не атрибутом любого философского произведения. Да и вообще, признаком хорошего тона считалось спорить, опровергать или наоборот, соглашаться, подтверждать, «исправлять» основные положения (конечно, с помощью произведений К. Маркса, Ф. Энгельса и В.И. Ленина) любого значимого философского течения.
Ссылка на иных авторов, а, тем более, на философские авторитеты, как на абсолют, надо полагать, уходит в прошлое Но такая ссылка, как средство объективизации того или иного субъекта останется навсегда. Не обладая силой абсолютного доказательства, она служит и будет служить аргументом в споре, хотя бы потому, что подчёркивает преемственность мысли, указывает на её источник, поддерживает в спорящем мысль о том, что кто-то разделяет (или разделял) правильность его суждений по данному вопросу, что его мнение не чисто субъективно.
Так, тот же Шаров А. говорит об отсутствии в моей работе «наиболее глубоких суждений» по вопросу об идеальном Э.В. Ильенкова и М.К. Мамардашвили, ссылки на которых значительно повысили бы в его мнении реальность моего доказательства. Но, к сожалению, по причине того, что я считаю понятия идеального и сознания различными, я и не смог этого сделать, удовольствовавшись не менее глубокими и профессиональными (хотя и устаревшими) суждениями Шеллинга и Гегеля.
Во-вторых, может быть высказан справедливый упрёк в том, что, например, идеальное у Гегеля следует понимать в общем контексте его учения, и, в принципе, это – правильно. Но уже давно известно, что конкретное, кроме того, что оно включено в общий контекст, имеет и собственное основание. Т.е. справедливо не только отождествление конкретного в общем контексте, но и по своему непосредственному основанию, реальность которого несёт в себе отпечаток противоречия общему контексту. Так, например Свидерский В.И., рассматривая понятие отношения, замечает: «…идеализм и материализм в понимании категории «отношение» не обязательно следовали из соответствующего решения основного вопроса философии» (Свидерский В.И. О диалектике отношений. Лен., 1983. С. 8). В связи с этим зачастую приходится в цитате, по-возможности указывать и это основание, что, конечно же, на первый взгляд, затрудняет чтение, и, в принципе, можно было бы излагать это или иное доказательство, мнение того или иного автора своими словами. Но такое изложение грозит риском преподнести читателю моё собственное толкование автора, а не его тезис.
Кроме того, зачастую, приводимая цитата характеризует лишь косвенно тот или иной аспект понимания того или иного понятия. Приводя подобную цитату, я, тем самым, предоставляю читателю самому судить, насколько реальность цитируемого автора совпадает с моей, облегчая, тем самым, чтение, ибо нет нужды при таком изложении постоянно рыться для сверки самому в первоисточниках.
В-третьих, что касается исторических ссылок на правомерность объективизации моего мышления с помощью их, можно возразить, что реальность цитируемых авторов была в прошлые времена другой. Такое возражение, действительно, служит ослаблением моей позиции. Но, с другой стороны,, особенно, если мне удаётся проследить тождественность реальностей цитируемых авторов по данному вопросу на протяжении всей истории философии, тогда я могу утверждать, что несмотря на историческое изменение реальностей существования философствующих субъектов, данное отражение реальности не изменилось (или присутствовало наряду…). Следовате5льно (если таковое возможно), кроме одновременной объективизации моего тезиса я получаю и историческую. Таким образом, цитирование служит мне:
а) как средство объективизации моего мышления;
б) как косвенная аргументация;
в) иногда, как непосредственная аргументация, если при цитировании я указываю на основание положения, как например, в цитате А.Ф. Лосева о непосредственности отношений и связей, которые рассматривает диалектическая логика;
г) яркий пример.
Рассматривая отличие понятий реального и действительности, я привёл в пример цитату Ортега-и-Гасета Х. Конечно, можно было бы разобрать на философском уровне данное различие – это было бы более глубоко и правильно. Но для этого пришлось бы уклониться далеко в сторону от темы (то, что я рассматриваю понятие реального – понятно, ибо у меня понятие реального противоположно понятию идеального, а следовательно, оба эти понятия – части одной сущности (см. далее)). Но понятие действительности по отношению к понятию реальности – это уже в какой-то мере отклонение от темы. Тем не менее, отклонение необходимое, ибо без него моё понятие реальности оставалось бы, в какой-то мере неопределённым). Поэтому-то я и ограничился очевидными примерами, раскрывающими интересующее меня различие понятий, что, кстати, оправдывается и тем, «…что вообще очень широкие понятия, как правило, определяются остенсивно…» (Петров. Там же. С. 33) и воздействуют на мышление человека непосредственно, возбуждая в нём память чувств, впечатлений (например, там же пример со змеёй). Тем более, что признаётся «…что остенсивные определения являются законной и широко распространённой формой нашего мышления, хотя, разумеется, и далеко не достаточной» (Петров. Там же. С. 10), ибо на каждый пример (по закону скептиков) можно найти контрпример. Но, в данном случае мне необходимо было указать на различие этих понятий и я вовсе не отрицаю их тождества в каком-то смысле, например, в том, что сама реальность – не действительность, но всегда действительна;
д) цитаты используются мной и как вариации смысла понятия, т.е. как образцы конкретного смысла понятия, из которого, следуя закону тождества в моём понимании (благодаря предполагаемой неизменности собственного смысла понятия ьв различных философских системах, у различных авторов), я, на свой страх и риск реставрирую собственный смысл этого понятия в моём понимании, как, например, это происходит при анализе понятия «природа».

§ 2. Проблема разных реальностей.
Придерживаясь последовательности изложения, остановимся на значимости цитирования в системе моих доказательств, но несколько под другим углом. Кого мы стараемся цитировать и почему именно их? Вполне естественно моё стремление цитировать произведения авторитетов в области философии, ибо, например, цитирование сантехника Васи за «кружкой чая» после того, как он произвёл определённое чудодействие над старым безнадёжно текущим краном на кухне, мало кого убедит. Его ирреальность существования безнадёжно далека от реальности существования современного философа, хотя, согласно истории философии и Фейербаху, заметившему по поводу Якова Бёме: «Блестящее исключение из общего правила: ne sutor ultra viepidem (сапожник, знай свою колодку), которое доказывает на деле, что дух истории, всеобщий дух есть естественный дух человека и он, не взирая на лица, ранги, рождение, внешние средства, выдвигает из пыли и мрака неизвестности и делает их своими органами, провозвестниками своей сущности» (Фейербах Л. История философии. Т. 1. М., 1974. С. 178).
Нелишне ещё раз напомнить для укрощения непомерной гордыни некоторых современных философов, пытающихся так или иначе возвести стену кастовости, слова Сенеки: «Философия никого не отвергает и не выбирает: она светит каждому. Сократ не был патрицием, Клеанф носил воду, нанявшегося поливать садик Платона философия не приняла благородным, а сделала» (Сенека. Нравственные письма к Луциллию. Кемерово. 1986. С. 86. (П. XLIV)). Протагор (ученик Демокрита) был дровоносом, Тимон (скептик) был танцовщиком, наконец, Дицген, на которого часто ссылается Ленин, был рабочим.
Но, несмотря на тот факт, что «философия светит каждому» реально значимый в системе доказательств является ссылка именно на авторитет. Оттого-то и ведётся беспощадная борьба вокруг творческого наследия классиков МЛФ, оттого-то и вызрела в своё время мысль у хранителей сотворённых из этой философии догматов мысль о том, что нельзя в качестве первоисточников марксизма, останавливаться на философии французского материализма и Гегеля, нужно искать пресловутое, рациональное «зерно», например, у Э. Маха, столь ругаемого Лениным в знаменитой работе «Материализм и эмпириокритицизм» не отбрасывать феноменологию Гуссерля, а вникнуть в её суть и «поставить с головы на ноги» и т.д. и т.п.
Подчиняясь традиции, я, в качестве своих единомышленников (в определённом аспекте осмысления реальности) старался подбирать именно авторитетные источники (прежде всего, Аристотеля и Гегеля, а также и самих основателей МЛФ). Тем самым я надеялся не только объективизировать свои положения, но и подвести под свою реальность более широкое основание, чтобы, подобно обывателям г. Черноморска (из книги «Золотой телёнок» И. Ильфа и Е. Петрова) кто-нибудь из философов по прочтению очередной цитаты, воскликнул: «Да-а! Гегель – это голова», а потом задумался над поднятыми в этой работе проблемами.
В действительности же, каждый из философов имеет собственную ценностную шкалу, по которой он оценивает значимость «рационального зерна» исторического авторитета. Для одного ссылка на того же Я. Бёме значима, для другого – нет: «А! Мистик. Ну что с него возьмёшь?». Для одного ссылка на данный авторитет поднимает вероятность истинности моих положений, другого – оставляет равнодушным, третьего заставляет воспротивиться такому пониманию собственного смысла идеального, ибо для одного реальность существования данного авторитета сильнее совпадает с его собственной реальностью, для другого – меньше. Третий вообще не считает ссылку на авторитет сколько – либо значимой (для него – такое доказательство – не реально, хотя, пожалуй, и он должен признавать преемственность как знаний, так и самого процесса познания. Тем не менее множественность ссылок, в какой-то мере защищает меня от процесса сужения тождества реальностей моей и предполагаемого читателя моей работы. Поэтому, как я считаю, это отнюдь ей не вредит, ибо я надеюсь, что тот или иной авторитет, в конце концов, может быть признан за таковой обеими сторонами – т.е. мной и реципиентом, И, следовательно, будет установлено при помощи авторитета тождество реальностей между мной и реципиентом.
Существует и иная, как я считаю, более значительная проблема неприятия аргумента в качестве доказательства из-за несовпадения реальностей доказывающей стороны и её оппонента. А именно, проблема привлечения одной из спорящих сторон в качестве доказательства аргумента из другого (нефилософского) фрагмента реальности. Например, доказывая несостоятельность термина идеальное в собственном смысле, как синонима «сознание», я показываю, что в обыденном употреблении это понятие имеет иной собственный смысл, отличный от употребляемого в области философии. Можно ли это воспринимать в качестве философского аргумента?
В принципе, я считаю это возможным из следующих соображений:
а) категории философии выросли, как легко убедиться, из обычного языка, поэтому (т.е. поскольку корни происхождения смысла этих категорий надо искать именно в разговорном языке, в понятиях обыденной речи, как в этом легко убедиться, читая Аристотеля или Декарта) смысл категорий непосредственно ли, или опосредованно связан со смыслом обыденных понятий (важно лишь обнаружить эту связку, будь то понятия медведицы, как живого существа, или как созвездия – связка здесь формальна не только в смыслах, но и по существу, ибо она отражает схожесть форм того и другого, но, тем не менее, она есть). Интересно отметить, как восхваляют А. с. Пушкина за то, что он ввёл разговорную речь в возвышенный слог стихосложения, и как отрицают такие попытки в той же философии. Вспомним однако, с чего я начал эту книгу: с тезиса о том, что изначальный феномен, который в качестве проблемы порождает ту или иную теорию (в моём случае: понятие – теорию) навсегда остаётся ядром всей её возможной проблематики).
Что же всё-таки надо делать, чтобы аргумент из другой реальности стал реальным и для области, например, философии? Нужно перекинуть понятийный мостик между этими двумя реальностями, т.е. вскрыть тождество (или момент тождества) этих понятий;
б) и из следующего факта: история естествознания пестрит примерами, когда то или иное знание было признано за нереальное, так как при доказательстве того или иного положения были использованы аргументы из других реальностей. Например, когда реальности науки противопоставлялась реальность божьего откровения (случай с Коперником), или, когда реальность статистического метода исследований была чужда биологии (случай с Менделем) и т.д. В постоянной повторяемости подобных примеров видна ещё не изученная, кстати, закономерность. А эти примеры говорят о том, что признание того или иного аргумента, лежащего вне области изучаемой реальности, за реальный в теории, описывающей эту реальность, не только было бы, в своё время правильным, но и ускорила бы развитие теории. Следовательно, отрицать без оснований подобные аргументы не только неразумно, но и является для философа непозволительной роскошью.
С другой стороны, сами эти аргументы, выдвигаемые одной из спорящих сторон, должны быть и ею не приняты голословно за истинные, а обоснованы. В моём случае я не обосновываю в качестве аргумента иной смысл понятия идеального, существующий в иной области реальности. У меня есть философское доказательство этому. Я лишь в точке неопределённости смысла идеального предлагаю вполне разумный путь сближения философского и обыденного смыслов этого понятия. Но, в принципе, можно подвести под это обыденное понимание смысла идеального и философскую основу. Кратко это можно сделать так. Вполне естественно рассматривать философию как самостоятельную, развивающуюся отрасль знания, имеющую также развивающийся категориальный аппарат. «В класс (категорий) входят,- пишет Обухов В.Л. (Обухов В.Л. Системность элементов диалектики. Лен. 1985. С. 105),- не только категории, но и производные от них понятия, ещё не обрётшие категориального статуса ( «предикабилии» ). Само собой разумеется, категории и предикабилии по мере развития науки, могут становиться категориями. Это может привести к тому, что на определённом этапе развития класс «раздваивается», от него «отпочковывается» новый класс (как это случилось, например, когда В.И. Свидерский из диалектики отношения «форма – содержание» выделил отношение «элементы – структура»)».
А.Н. Аверьянов, исследуя критерии, по которым устанавливается иерархия понятий по уровням знания (философскому, общенаучному, частнонаучному уровням), приходит к выводу, что, например, понятие «система» суть философская категория (См. Аверьянов А.Н. Системное познание мира. М., 1985. С. 28, 29) и т.д. Указывают, в частности, и на факт «роста» статуса того или иного понятия от частнонаучного к философской категории, и на факт совпадения смысла одного и того же понятия как на частнонаучном, так и на философском уровне. Да и вполне очевидно, что философия, пусть даже не как наука, а лишь в качестве научного мировоззрения, развиваясь, черпает свои новые понятия, в настоящее время, в основном, из науки.
Взяв сказанное за методологическую основу, мне остаётся обнаружить установившееся понятие идеального в частных науках. Например, в физике есть понятия идеального газа, идеальной жидкости, идеально рассеивающей поверхности (среды) и т.д.
После этого мне необходимо будет указать на двойственную функцию этого понятия, т.к. оно, с одной стороны, суть этап научного познания. Т.е. оно суть явление чисто мыслительного процесса, в котором мы мысленно классифицируем свойства газа на существенные и несущественные, отбрасываем последние и строим на основании первых упрощённую модель того или иного объекта, процесса, состояния. Мы называем это идеализацией, которая, как один из существенных моментов познания, играет существенную роль в теории познания, т.е. является философской категорией само по себе. Но, с другой стороны, отмечая отсутствие соответствующего объекта действительности понятию идеального газа, тем не менее, нельзя забывать и о другой функции, которую выполняет в физике это понятие, ибо, действительно, физикам не так важно, что идеального газа не существует. Им важно, насколько свойства того или иного реального газа соответствуют свойствам идеального. Они говорят, например, что свойства метана наиболее близки к свойствам идеального газа в ряду предельных углеводородов.
Поскольку же мы в данном случае имеем дело одинаково с реальными газами, то их различие по отношению к идеальному (мысленному) конструкту имеет реальное основание, исходя из которого можно утверждать, что в одном газе больше (или меньше) чего-то, что делает его более (или менее) идеальным. И, таким образом, мы подходим к тому, что понятию идеального что-то, всё-таки, соответствует в объекте действительности. Причём, это «что-то» играет реальную роль в классификации самих объектов. А, поскольку идеализация значима в процессе познания только при наличии выявленного мною соответствия, то и в самой теории познания нельзя разделить эту бифункциональность без ущерба для смысла этого понятия. Можно, всё-таки настаивать на том, что идеального (в частности – идеального газа) в чистом виде во внещнем мире нет, и поэтому идеальное – это сугубо мыслительный конструкт. Но в природе нет и чистого пространства и чистого количества, и чисто человека, если на то пошло. Тем не менее, мы находим этим понятиям предметные аналоги и считаем их таковыми. Кроме того, во внешнем мире существует нечто, соответствующее понятию идеального, во внешнем мире существует и сам процесс идеализации (от «борьбы», конкуренции – к сотрудничеству, кооперации и т.д.).
Таким образом, в частных науках (физике) существует понятие идеального, которое, по отношению к собственному смыслу философской категории занимает ту же позицию, что и понятие идеального в обыденном смысле (здесь можно показать их тождественность между собой и по существу, а не только по отношению). В свою очередь идеальное в частных науках выполняет двойственную функцию: как средство познания и как аналог «чего-то» во внешнем мире. Поскольку же первая функция как элемент познания, бессмысленна без второй, то идеальное, как философская категория в теории познания, не суть лишь продукт сознания (причём, любой продукт: мысль, образ о чём угодно), но и понятие, имеющее конкретный предметный аналог действительности (в этом заключается тождество понятия и вещи – что мы и установили на данном этапе). Особенностью же идеального в мышлении будет, в частности, забегая вперёд, мысль о чисто идеальном (допустим, без одновременного мышления о реальности вещи).
В моей статье я этим способом доказательства собственного смысла идеального пренебрёг отчасти из-за желания оставаться в рамках фрагмента философской реальности, отчасти из-за ограниченности места. Впрочем, я здесь не открыл никакой Америки. И в настоящее время философы часто пользуются, так сказать, в плане пропедевтики своих идей, этим способом, отталкиваясь от общеупотребительного смысла слова тогда, когда считают то или иное понятие в философии малоразработанным или по иным причинам.
Так или иначе, при обнаруженном сомнении в правильном употреблении той или иной категории необходимо обращаться к общеупотребительному его смыслу, и, в принципе, при наличии подобного сомнения такой приём можно считать и за аргумент, тем более, что самими философами осознаётся тот факт, что: «Одной из характерных особенностей современного развития традиционной философской проблематики, связанной с изучением процессов и форм мышления, является её ориентация на естественный язык» (Бессонова О.М. Референция, метафора и критерий метафоричности.//Логико-семантический анализ структур знания. Основания и применение. Сборник научных трудов. Новосиб. 1989. С. 31).
§ 3. Абсурд и здравый смысл.
А. Шаров в своей рецензии упрекнул меня в том, что в моей статье «много рассуждений достаточно очевидных, на уровне здравого смысла». Из-за двойственности оценки понятия здравого смысла, в общем-то, этот упрёк можно принять и за комплимент, как впрочем, и наличие в моей статье рассуждений достаточно очевидных. Ведь ещё Аристотель (не говоря уже о Декарте) учил, что в доказательстве надо исходить из наиболее очевидного, и сами рассуждения должны быть очевидными (если они не очевидны, то какие же это рассуждения?!!). Важно, что посредством этих очевидных рассуждений, которые, как раз, из-за своей очевидности и трудно поставить под сомнение, я прихожу к далеко не очевидному выводу. Следовательно, и в этом аспекте моя статья находится во фрагменте философской реальности на законных основаниях. Что касается негативного отношения к здравому смыслу, то для меня более резкой оценкой моей работы было бы: «В статье нет ни капли здравого смысла».
Почему-то, особенно в последнее время (со времён революции в физике и с лёгкой руки Н. Бора) абсурд, точнее, сумасшествие в науке стало цениться больше, чем здравый смысл. Нет, сумасшедшими или чудаками объявлялись учёные, философы ещё в Древней Греции, и это – вполне естественно, ибо их реальность существования включала в себя нечто иное, чем реальности существования людей, окружающих их. Именно в Древней Греции появился и начал расти тот феномен, который ныне именуется европейской наукой. Действительно, с точки зрения здравого смысла людей античного времени казалось сумасшествием рисковать сломать себе шею, упав в яму, из-за размышлений о звёздах (это – взрослому-то человеку!). Но, в то же время, самими философами – чудаками здравый смысл (здравомыслие) объявлялся одной из основных «первичных» добродетелей (См., напр. Аристотеля, стоиков).
Негативный смысл у понятия здравомыслия появился гораздо позже, в Новое время, когда Г. Галилей со всей яростью обрушился на существовавший тогда здравый смысл в науке. Возражения против гелиоцентрических представлений «столь очевидны…- писал он,- что если бы чувство, более возвышенное и более совершенное, чем обычное и природное, не объединились с разумом, то я сильно сомневаюсь, не был бы и я ещё противником системы Коперника» (Галилео Галилей. Избр. тр. Т.1. М., 1964. С. 131, 144). В настоящее время физик Купер Л.Н. конкретизирует идею Галилея так: «Здравый смысл, как сказал Эйнштейн, «это тот пласт предрассудков, который мы накапливаем до 16 лет». Все согласны с тем, что здравый смысл нового поколения состоит из понятий, вымученных старым поколением, и что всё, что считалось передовым для одного поколения, становится здравым смыслом и будничным для следующего. Сомнительно, чтобы ньютоновское представление мира казалось бы здравым смыслом для греков времён Аристотеля, или даже для учёных – схоластов. И все, кто сейчас очарован своим здравым смыслом (соответствующем в настоящее время миру Ньютона), ничем не отличаются от тех, кто в своё время жаловаться, что механические идеи Ньютона разрушили волшебный мир средневековья» (Купер Л. Н. Физика для всех. Т. 2. М., 1974. С. 186). Можно сказать, что, практически, до ХХ века в науке здравый смысл в глазах передовых естествоиспытателей ассоциировался с предрассудками – устаревшими суждениями, которым противостояли дерзновенный разум вкупе с воображением и интуицией или смелое умозрение.
Другую причину резкого негативного отношения к здравому смыслу в наше время, на мой взгляд, правильно выразил А.Н. Уайтхед: «Отличительной чертой настоящей эпохи можно считать то, что при изучении материи, пространства, времени и энергии возникло много сложностей, которые дискредитировали старые ортодоксальные представления. Стало очевидным, что они не могут оставаться в таком виде, как они были сформулированы Ньютоном или даже Клерком Максвеллом. Их необходимо было подвергнуть пересмотру. Новая ситуация в сфере мышления возникла в связи с тем, что научные теории стали выходить за рамки здравого смысла… Здравый смысл основывался на том, что каждый простой человек мог видеть своими глазами или при помощи микроскопа средней силы… Причина, по которой мы оказались на более высоком уровне воображения, заключается не в том, что наше воображение стало лучше, а в том, что мы имеем гораздо более совершенные приборы» (Уайтхед А.Н. Избр. работы по философии. М., 1990. С. 175), Т.е., в данном случае, выхождение за рамки здравого смысла связывается Уайтхедом напрямую с изменением реальности существования субъекта науки. В связи с фактами всё более усложняющихся средств и методик исследований, а также с формализацией научного языка, происходит углубление разрыва между реальностями существования людей науки от основной массы населения, которое начинает жить реальностью существования учёного тогда, когда его изобретения, его средства и методика исследований входят в быт этой основной массы. Разность реальностей существования учёных и остальной массы субъектов, живущих в одно и то же время, удачно, на мой взгляд, выразил О'Генри в своём рассказе «Костюм и шляпа в свете социологии»: «Вполне вероятно, что земля – плоскость. Различные умники без особого успеха пытались доказать, что она – шар. Взгляните на корабль, призывали они нас, и вы убедитесь, что рано или поздно округлость земного шара скроет от вас всё, кроме верхушки мачты. Ну, а мы тоже не лыком шиты, мы взяли подзорную трубу, поглядели в неё и снова увидели палубу и корпус судна. Тогда умники сказали: «Вот ещё, подумаешь! Всё равно отклонение пересечения эклиптики с экватором доказывает шарообразность земли». Этого мы в нашу подзорную трубу узреть не могли и вынуждены были замолчать, и всё же каждому дураку ясно, что будь земля круглой, у китайцев косы торчали бы перпендикулярно вверх, а не висели бы вдоль спины, как, по свидетельству всех путешественников, они у них висят». То, что «у китайцев косы торчали бы перпендикулярно вверх» и называется здравым смыслом в негативном понимании. Отсюда, вполне понятно, что здравый смысл в негативном понимании чаще всего преподносят, как точку зрения обывателя, человека, удалённого от передового края науки, руководствующегося старыми представлениями о мире. Т.е. неудивительно, что негативное отношение к здравому смыслу в последнее время усилилось, ибо теперь ему, якобы, противостоит не только правильно организованное умозрение, но и сама реальность существования современного учёного.
Вроде бы – всё правильно. Однако посмотрим на деятельность учёных с другой стороны. Чем они, новаторы, сами руководствуются, открывая новую реальность? Разве они руководствуются не здравым смыслом, когда разрешая противоречие между теорией и опытом, усовершенствуют сначала опыт, обнаруживают устойчивость существования нового феномена, и наконец, решают менять (исправлять, дополнять) теорию? Разве не здравым смыслом руководствуются физики, идя на любые невероятные предположения, чтобы в любом случае оставить неизменным, справедливым закон сохранения энергии? Разве для их самих столкновение с новой реальностью не является столкновением их здравого смысла, той реальности, в которой они существовали ранее, с новой реальностью? И разве для их реальности существования новая реальность не есть абсурдом, понимаемым, прежде всего, в рамках здравого смысла, как несоответствие теории существованию объекта? И разве, опять же, в рамках здравого смысла, не стремятся ли они изменить свою теорию так, чтобы она не противоречила ни новой, ни старой реальности их существования (принцип соответствия), т.е. не входила в противоречие со старым здравым смыслом, а объясняла бы его, чаще, как ограниченный?
Таким образом, искать абсурд – это значит, прежде всего, искать границы здравого смысла, границы реальности своего данного, настоящего существования. Это – с одной стороны.
С другой стороны, всегда ли открытие нового, значительного, связано с выходом за рамки здравого смысла (т.е., всегда ли здравый смысл следует за изменяющейся реальностью; всегда ли теория следует за практикой)? Возьмём, например, Декарта – ярого сторонника здравого смысла. Он, не выходя за рамки здравого смысла, выдвигает и обосновывает философское положение, давшее начало целому учению, он же, не выходя за рамки здравого смысла, делает множество открытий в естествознании!
Значит, здравый смысл не всегда движется вслед за изменяющейся реальностью, иногда он выступает как средство осознания той реальности, в которой существует субъект познания!
Основываясь на сказанном, попытаемся понять, что имел в виду А. Шаров, говоря, что у меня много рассуждений на уровне здравого смысла, но предварительно остановимся на логике моего доказательства:
1. Доведение до абсурдности самого понятия идеального в МЛФ, откуда следует неудовлетворительность собственного смысла и содержания этого понятия в рамках МЛФ.
2. Указание на отличие собственного смысла понятия идеального в МЛФ и в общем употреблении.
3. Указание на изменение смысла понятия идеи как источника происхождения понятия идеального в истории философии и в настоящее время. Это дало мне возможность:
а) установить неадекватность современного употребления понятий идеи и идеального, что, опять же, интерпретируется мною как требование согласовать смысл этих понятий в рамках самой философии;
б) установить наличие существования предметного аналога понятия идеи, что, в свою очередь, ведёт к вопросу о предметном аналоге идеального в случае, если связь между понятиями идеи и идеального признаётся реципиентом за реальную);
в) установить противоположение понятию идеи понятия не материи, а логоса (в том же ключе, что и «б»);
4. Диалектическое «разворачивание» обыденного понятия идеального до понятий реального и природы, и отождествление этого понятия идеального с понятиями реального и природы в философском смысле (согласно философской традиции).
5. И, наконец, «снятие» абсурдных ситуаций при новом собственном смысле понятия идеального, обнаруженных мною в начале статьи.
Такова моя логика. А что же, всё-таки, имел в виду Шаров А., говоря, что у меня много рассуждений на уровне здравого смысла? Действительно, рассуждая, я использую законы формальной и диалектической логик, существование и правила оперирования которыми я не нарушаю. В этом, прежде всего, проявление здравого смысла в моих суждениях. Правда, совместное пользование этими двумя логиками – явление, несколько необычное в философской литературе (если не считать естественного момента их проникновения друг в друга). Развитие понятия идеального вплоть до своей противоположности – реального – даётся мною, например, на основании диалектической логики, тождество понятий идеального и реального понятию природы – на основании формальной логики. Но эта особенность не умаляет истинности моих умозаключений, ибо, исходя из изложенного выше, истинность, по моему мнению, заключается в совпадении этих логик при описании ими одной и той же реальности.
К тому же, я не слышал, чтобы употребление этих логик устарело и не годится для описания реальности (по крайней мере, им нет равнозначной альтернативы в настоящее время).
Следовательно, мой здравый смысл не есть устаревшим. Может, тогда мои аргументы не блещут новизной, были когда-то рассмотрены кем-то и отброшены из-за их необоснованности? Тоже – нет (по крайней мере, в области моего кругозора). Значит, я склонен рассматривать проявление моего здравого смысла А. Шаровым более как комплимент, нежели как недостаток моей статьи.
§ 4. Выводы.
Тем не менее, я имею за факт то, что моя статья была отклонена редактором, т.е., по сути, оказалась субъективной в его понятии. Если же учитывать немногочисленность выходящих в нашей стране философских журналов, то в его лице – она была отклонена и всей философской общественностью. Я понимаю, что это – не так, но в той, реальности, в которой мы живём, реально получается именно так. Почему же, несмотря на перечисленные мною достоинства моей статьи, это произошло?
Как говорится, непонимание – есть продукт, возникающий по вине двух общающихся сторон. Я думаю, что главной причиной такого непонимания послужил факт общности и расплывчатости задачи, которую я поставил в своей статье, а именно: освобождение понятия идеального (а вслед за ним и понятия реального) от их стандартных связей с другими понятиями. При этом я подразумевал, что:
а) освободившиеся понятия имеют тенденцию к развитию их в новые понятия – теории (естественно, что синонимичность понятий идеального и сознания пресекает на корню такую попытку). Но я при этом не указал, в каком направлении и как должны развиваться понятия идеального и реального в понятия – теории. Поэтому остаётся неясной и значимость проведённой мною попытки различения понятий идеального и сознания.
В данной же книге о логике я уже пользуюсь в гносеологическом, новом смысле понятием реальности очень широко.
Далее я использую понятия реального и идеального и в онтологическом новом смысле, где они будут играть исключительно важную роль.. Но факт остаётся фактом. Поэтому, не имея ясной перспективы развития этих понятий в теорию, и, даже не поняв, о чём речь идёт по существу, А. Шаров скептически отнёсся и к моей критике понимания идеального в МЛФ;
б) безусловно, освобождение понятий от старых связей с другими понятиями, особенно, понятий, напрямую связанных с разрешением основного вопроса философии, ведёт к пересмотру понятий, его определяющих. Для этого пересмотра важны два основных фактора:
-внешняя потребность (не умозрительная, типа «освобождения» понятия от старых связей, а потребность в новой категории, отражающей изменившуюся или по новому осознаваемую реальность существования), которая была выражена мной неопределённо;
-внутренняя потребность развития этого понятия в рамках самой теории. А она, как выявилось посредством парадоксов, есть.
Причина первого парадокса – нарушение одного из правил формальной логики, которое действенно и в диалектической логике. А именно, при подстановке в истинный контекст некоторого термина полученный контекст должен быть тоже истинным. В противном случае явное определение является неприемлемым, как не согласующееся с данным контекстом. В принципе, это возражение можно формально отвести, объявив вопреки здравому смыслу понятия идеального и идеализма разными, несмотря на факт происхождения одного из другого и их реальной взаимосвязи в настоящем, т.е. игнорировав законы движения понятий, и постулировав самочинно их разные смыслы. Но подобные решения если не лишают смысла процесс анализа в диалектической логике движения понятий, то всячески затрудняют, засоряют искусственными препонами изучение этого процесса.
Второй парадокс более значим. Он вскрывает инверсию идеального, как субъективной реальности, в материю, как объективную реальность, в зависимости оттого, чья идеальность взята за субъективную реальность. «Чужое» сознание существует «вне и независимо» от «моего» сознания, т.е. оно является объективной реальностью. Но «чужим» сознание есть в зависимости оттого, какое сознание мы примем за «моё». Таким образом, в одном и том же гносеологическом плане сознание может быть представлено (исходя из определений) как субъективной реальностью, так и её противоположностью – материей. Следовательно, идеальное не определяется через понятие субъективной реальности, а понятие субъективной реальности не может служить определением сознания (идеальное в одном и том же смысле, в одной и той же плоскости, может быть определено и как субъективная, и как объективная реальность, что противоречит понятию определения, как такового). Т.е. происходит при такой инверсии «сбой» логики. Аргумент, сам по себе – сильный, но он ослаблен тем, что понятия сознания и идеального в нём остаются синонимичными. Следовательно, то, что относится к идеальному, тем самым, относится и к сознанию. Выдвигая аргумент от инверсии в пользу изменения собственного смысла идеального, я, тем самым, выдвигаю требование изменить и определение сознания (и материи) дабы оставить неизменным противоположение сознания материи в гносеологическом плане. Приводя этот аргумент, надо было, как минимум, указать на различие понятий сознания и идеального (чего я не сделал, ибо это – тема специального, отдельного исследования). Таким образом, я, по существу, оставил понятие сознания неопределённым, что и понижает значимость данного аргумента.
И, наконец, третий парадокс, который показывает, что субъективная реальность одного человека, не всегда является реальностью для другого. Таким образом, само идеальное, как субъективная реальность, может быть нереальным (именно из-за своей субъективности). Т.е., опять же, идеальное нельзя определить не только по субъективности (и объективности – по материи), но через понятие реальности вообще!
Значимость этого аргумента уменьшается тем, что он пограничен. Т.е., с одной стороны, я продолжаю рассматривать идеальное как сознание, с другой же стороны, я опираюсь на понятие реальности, отличное от понятия действительности, хотя в связи с проблемой обнаружения сознания действительность мышления другого субъекта устанавливается посредством обнаружения реальности его существования в этом субъекте.
Следующий аспект непонимания между авторами и редактором заключается в разной оценке ссылок и использовании для доказательства иных реальностей. По сути, и я их рассматриваю, не как прямые, но как косвенные, хотя и весьма существенные признаки правдоподобия моих суждений (внешние признаки).
Третий аспект непонимания, видимо, лежит в произвольном, необозначенном переходе в моих рассуждениях от формальной логики к диалектической. А это воспринимается, как непоследовательность, разрыв мысли.
Подвожу итоги. Особенностью доказательства моих суждений является:
а) стремление к достижению тождества диалектической и формальной логик;
б) достижение тождества между реальностью нашего существования и моим умозаключением (т.е. достижение тождества между реальностью существования объекта действительности и отражения его реальности в мышлении);
в) реконструкция собственного смысла понятия из различных конкретных смыслов его употребления;
г) рассматривание ссылок на других авторов в подтверждение реальности моего суждения, как аргумент (той или иной силы, в зависимости от вкусов предполагаемого оппонента).
При всём, при этом я хочу ещё раз напомнить: теория, тот или иной тезис, в принципе, остаются несмотря на любое доказательство (а не только доказательство с помощью цитирования), на любой пример, лишь правдоподобными, ибо:
- они всегда описывают лишь реальность нашего существования (или: реальность "для-нас-существования" объекта действительности, а не саму действительность;
-аргументы, как очевидные реальности для одних субъектов мышления, могут быть неочевидными или даже нереальными для других субъектов.
Можно и нужно стремиться при доказательстве найти как можно больше именно таких аргументов, которые были бы признаны за реальные как можно большим числом субъектов мышления.
Итак, с учётом недостатков, выявленных мною выше, моё понимание идеального, как минимум, имеет право на реальное существование в философии. А моя логика – один из вариантов множественности реально существующих в философии логик.
Теперь же я плавно перейду к рассмотрению собственно вопроса о противоположениях.